Антиэпиграф: "То, что не убивает нас, делает нас сильнее. Ф. Ницше"

(Основано на совершенно реальных событиях, случившихся в моей голове во сне).

___________________________________

Это был совсем мальчишка. Да странный такой-то. Я нашла его случайно, в амбаре, забившегося в углу, замученного почти до смерти.

Мальчишка был совсем незнакомый, но я, по дурости или по женской привычке, потянулась погладить по несчастной вихрастой головке. Потянулась и замерла — мальчишку, наконец, разглядела. Тогда он был мал ростом, едва мне до груди, может быть, но невероятно жилистый и сложенный как крепкий парень. И когда я присела рядом на солому, бок мне больно укололо холодное железо.

Так странно и как-то жутковато мне было только два раза. Когда невесть с чего повесилась на воротах одногодка моя Рида и все пришли смотреть, и когда Тонья дурочкой стала, в колодце пакость какую-то увидав. Вот и сейчас было странно.

Мальчишка сжался в углу, и я увидела, что он весь покрыт ссадинами, синяками и глаза у него ввалились от голода и усталости. Блестящие такие серо-синие глаза. Очень ясные, и красивые, если бы не их выражение. Может и дурочка я, но так мне этого пацаненка жалко стало. Как будто сынишка он мне, даром что может лет всего на пять младше. Хороший паренек, лицо не жестокое, как у мальчишек его возраста бывает.

Я дала ему тогда молока, хлеба, немного сыра. Что с собой из еды было. Как, Небо, он ел! Бедняга, а сначала ведь глядел на меня затравленно, как загнанный в угол тощий и облезлый котишка. Холодную сталь, что уколола меня, он быстро убрал куда-то. Я смотреть не стала. Не хотела.

Ясное дело, он таился тут. Спрятался, а потом и сил-то не хватило уйти. Я показала ему место тайное на чердаке, где только он поместиться и мог, и он забрался туда и уснул, мгновенно, как уставший ребенок. Я все же погладила его по жестким волосам.

Странный мальчишка, странный. Он будил какую-то неясную тревогу. Мамка его прогнала или… я покрылась холодным потом. Или украл он что? Мальчишки, бывало, от голода или на спор, тягали кринки с молоком из подвалов или, те, что постарше, ленты для волос из девичьих спален. Я думала об этом, подметая пол, расставляя сваленные работниками в беспорядке грабли, вилы.

Потом снаружи послышались незнакомые, чужие голоса, и сердце мне словно холодной рукой прихватило. Сквозь стены амбара, сделанные из редко сколоченных досок были видны силуэты приближающихся людей.

Голоса, грубые, выговаривающие слова чуть на иной манер. И холодное бряцанье металла. Двери амбара распахнулись и я, как стояла с вилами, так и замерла, вся залитая солнечным светом.

— А, дева-полянка… Госпожа полей и лесов…Чудесно, — раздался незнакомый мужской голос.

Я закрылась рукой от света и видела, что в амбар вошел ощетинившийся панцирем воин. Он прошел мимо, а я как закаменела. У входа в амбар стоял хуторный староста, белый как сметана, еще несколько воинов и огромного роста человек, в таком диковинном доспехе, что остатки всякого соображения покинули мою голову.

Жестокий Алый Змей на черном панцире мог означать, что передо мной сам Владыка. Владыка здесь. Вот от чего так много воинов в округе и женщины вчера так тревожно шептались.

Тот, что вошел, ухмыльнувшись, взял вилы из моих рук и начал ворошить сено, переворачивать упряжь, заглядывать в бочки. Хуторный староста что-то лепетал, и глаза его были совсем дурные от ужаса. Поодаль хмурой толпой стояли жители хутора.

Беда. Беда какая-то приключилась. Один из воинов также прошел в амбар, и в руке у него была отточенная сталь. Я прислонилась к стене, думала, ноги подогнуться. Кто-то со смешком сказал:

— Таин, не пугай девушку, а то заикой станет, а жаль. Такая хорошенькая.

Они засмеялись коротко, зло. Один толкнул меня к выходу и я, не чуя ног, поспешила мимо страшных людей. Я уже почти выскочила из амбара, я видела обеспокоенные, хмурые и угрюмые лица хуторцев…

На плечо мне легла тяжеля, горячая и широкая рука. Я аж присела. Владыка легко развернул меня к свету и рассматривал совершенно не стеснясь. Я вспыхнула как мак. Он коснулся подбородка шершавым жестким пальцем и, вынимая душу взглядом, спросил:

— Как тебя зовут?

Я ответила ему и, поражаясь своей безрассудности, посмотрела в глаза. Глаза Владыки были цвета зимнего неба. Мы смотрели друг на друга минуту. Или вечность. Не знаю. Потом он отпустил меня и я, не чуя ног, бросилась к толпе хуторцев. На середине пути меня настиг окрик:

— Эй, девушка, не видела тут мальца, роста такого?

Я обернулась. Один из спутников Владыки показывал ладонью рост. Другой толкнул его в плечо:

— Да видела б она, сказала уж полдеревни. Баба ж.

— Все же. Кто знает, куда это сволота поганая спряталась.

Я затерялась в толпе, так не ответив. Там шептались. И со страхом глядели в сторону воинов. И я увидела, что Владыка-то, делая шаг, на левую ногу здорово хромает!

— Ой, что будет-то. Как пить даст, кто-то будет висеть. Тебе, светлое небо, просто повезло.

— Не каркай, каркун! Видели все, как он глядел на нее. Ой, девонька…

— Не реви раньше времени, дурында, может, забудет, — белым трясущимися губами сказал Рони, который как бы женихом при рождении оговорен был. На него смотрели как на дурочка.

От хутора бежал Мельник, кому принадлежал амбар. Ему видать, с дурных глаз, казалось, что амбар его запалили.

— Так что случилось-то, браты? — задыхаясь, спросил он.

Я насторожилась. Люди молчали, толпились, поглядывая на амбар и воинов. Я старалась не смотреть, боясь, что по моим отчаянным взглядам воины догадаются, что правду скрываю я. Но неужели они того мальчишку ищут?

Кузнец, которого я считала самым сильным и смелым человеком в мире, глухо сказал:
— Владыка ехал с войны на войну мимо и заехал в хутор, за кормом коням. На большом дворе то и случилось. — Те жители хутора, кто был этому свидетелями, закивали. Остальные придвинулись ближе. — Какой-то пацан-приблуда попался ему на пути да чем то не угодил. Толи дорогу перешел, толи коню его уважение не выказал, толи… сапог не вылизал. Земля знает, откуда он взялся у нас на хуторе, пацан этот. Я сам все видел. — Кузнец был на резкость мрачен и, я была поражена, даже несколько растерян. — Я думал, что Владыка как есть зашибет его на месте. Вот Мик не даст соврать, мальчишка этот, даром что сопля-соплей, едва до пряжки от ремня Владыки доросший, подскочил как бешенный и ударил его клинком странным, а то и прутом заточенным в бедро у паха, аккурат где щель в доспехе. Владыка взревел медведем от неожиданности, а когда его телохранители умом раскинули, мальчишка пропал, как не был. Вот и ходят теперь воители с рожами как у волков, которые обнаружили, что овин с их любимыми овцами сгорел. А коли парю не найдут, то на нас отыграются. Вот и докажи им, что пацан не хуторский. — Кузнец помолчал и потом добавил хмуро. — Девки, прятались бы лучше.

Женщины, заголосив, бросились к домам. Воины у амбара оглянулись. Я видела, как они ухмылялись. Я сама уйти не могла, хоть ты тресни. Как в землю вросла. Каждую секунду ждала, что выволокут мальчишку этого. Мертвого, зарубленного. Или живого и спросят, кто спрятал, а он и на меня укажет… Так ведь мальчишка совсем, как он мог ранить самого Владыку…

Я крепко струсила. До того, что не смола даже и признаться, если б спросили прямо. Хуторские мужчины велели мне уйти, чтоб зря не болтаться перед глазами у Владыки и воинов. Знали все, что если сам велит, то все равно любую выдадут. И жену, и дочь, и сестру. Уж подавно меня без родных-то.

Я укрылась в дальнем домике, у реки, хранили сети, да пережидали непогоду. И все думала про мальчишку этого. Вспоминала глаза его серо-синие, так не похожие на ледяные глаза Владыки, и тем более, каре-медовые глаза хуторчан. Как так могло быть, что он, по виду едва четырнадцать весен отсчитавший, мог ранить Владыку? И за что тот так осерчал на мальчишку? Обычно от воинов пацаны, если те винились, получали пинка да затрещину. Или мечом плашмя, за самую большую провинность.

Незваные лезли в голову мысли, и понимала я, что понравился мне этот мальчишка, так не похожий на других, и жаль будет, если так и убьют его, до юности не дав дожить.

Я, видно, заснула прямо на новых сетях, в углу сваленных. Снилась мне что-то смутное, темное, нехорошее. Проснулась я оттого, что кто-то коснулся руки, а потом сразу зажал ладонью рот. И правильно, наверное, чтоб я не закричала. Хотя я, поняв, что это не воины Владыки, развлечься желающие, кричать не собиралась. Так и есть, он, мальчишка. Живой значит. Сидит рядом на сетях. Я почувствовала непрошеное облегчение. И только потом — страх. Он понял это. Отнял руку и сказал:

— Не бойся, я не обижу.

Мне как-то расхотелось усмехаться, вспомнив всю историю.

— Ты бы уходил отсюда, ищут тебя, — сказала я.

— Я знаю, — не сразу ответил он. — Я не мог уйти, не сказав спасибо и не узнав твое имя.

— И тебе тоже мое имя, — вздохнула я, и не ясно с чего мне стало печально и горько.

Парнишка молчал. Видно долго я спала — наступил уже вечер, в домик поникало совсем мало света, я видела лишь смутный силуэт. Парнишка повернулся в сторону узкого оконца, вслушиваясь, и я подумала, что и правду говорят, что здорово старят беды и несчастия. Паренек теперь казался мне чуть ли не ровесником.

— Это правда, что ты ранил Владыку? — шепотом спросила я. Зачем спросила, дура? Оно мне надо знать?
Впрочем, он и не ответил, только коротко взглянул на меня, и сразу отвел взгляд. И хорошо, что отвел. Нехорошие были у него глаза. Совсем недобрые.

— Эх, ты, натворил дел… — я потянулась было потрепать его по голове, как сделала тогда, в амбаре, когда он уснул, но почему-то отдернула руку. — Сколько тебе лет-то, знаешь?

Он смотрел на меня, на мою занесенную руку, и тихо, с усилием, выговорил:

— Мне… уже совсем много лет. Я становлюсь старше, когда убиваю.

Я молча смотрела на него. И ведь не шутит он и не врет. И не похоже, что головой тронулся. Мне показалось, что я чувствую запах крови.

— Прости, я заставил тебя волноваться, — сказал он. Он глянул на меня и быстро добавил: — Я скоро уйду. Уйду и отсюда.

Такая боль вдруг прорезалась в его голосе, мне самой стало нехорошо.

— А куда ты идешь? — спросила я. Он тихо вздохнул и ответил.

— Я иду не куда, а откуда, к сожалению.

Мы помолчали. Потом я брякнула и сама смутилась:

— Ты есть хочешь?

Он мягко, совсем не по-детски усмехнулся и покачал головой. Я молчала, проклиная свой дурной язык.
Потом он повернулся ко мне, и серьезно глядя в глаза, спросил:

— Пойдешь со мной? — Я растерянно молчала, и он тут же сам покачал головой. — Нет, конечно, не стоит. И имя твое я знать не заслужил.

— Ты…

Я не успела договорить, как он напружинился как тетива, и, прошептав «Прости», выскользнул в дверь. Я выскочила следом.

С холма, где стоял хутор, бежали люди. Несли с собой колья, рогатины и вилы. Воины Владыки стелились, забирая домик и парнишку в кольцо как ядовитый туман болот — бесшумно и жутко.

— Не надо! — крикнула я. Оказалось — прошептала. Сейчас они убьют его. Или он убьет кого-то.

Он стоял на берегу — река в этом месте была слишком глубока, чтобы переплыть ее — и я видела, что в правой руке у него медленно словно расцветает длинное острое жало стального клинка. Он вскинул голову и стал ждать.

Владыка, тот, кто носит Жестокого Алого Змея на броне, ступил на берег.
___________
Санкт-Петербург,
19 ноября 2006 года