Молоденький солдат с открытым ртом, без кепи,
Всей головой ушел в зеленый звон весны.
Он крепко спит. Над ним белеет тучка в небе,
Как дождь, струится свет. Черты его бледны.

Озябший, крохотный, как будто бы спросонок
Чуть улыбается хворающий ребенок.
Природа, приголубь солдата, не буди!

Не слышит запахов и глаз не поднимает,
И в локте согнутой рукою зажимает
Две красные дыры меж ребер на груди.

Артюр Рембо. «Спящий в ложбине»

Один день июля

Уве как мог отер руки от земли и поерзал, поуютнее устраиваясь в окопе. Сразу видно — английский окоп, неудобный, неуютный. Хотя, если вдуматься, цель англичанина была в другой стороне. Совсем, надо сказать, противоположной. Как раз той, откуда Уве в него ворвался в ходе наступления, то бишь обращен он был на северо-восток. Цель же Уве была аккурат напротив, где далеко на юго-западе манящей звездой располагался Париж.
Уве мрачно сплюнул. Сейчас не 1914, а, слава Создателю, 1918. Он, Уве, был среди тех, кто рвался к Парижу тогда, в сентябре 1914, когда фон Клюк только-только раскатал Бельгию и, казалось, Париж готов сам свалиться в руки наступающих легионов кайзера. Тогда и ему тоже казалось, что вот, еще чуть-чуть и сбудется великая мечта — пройтись торжественным маршем по Елисейским полям и поднять на Эйфелевой башне флаг империи.
А вместо этого он получил четыре года бойни. Бойни, в которой сердца не то, чтобы черствели, отмирали за ненадобностью. Судьба хранила Уве — и тогда, в сентябре 1914 на Марне, и потом, под Верденом, на Сомме и под Аррасом. Так, несколько легких ран… Но задуматься о том, что из всех его товарищей, начинавших тот блистательный поход на Францию, он уцелел один… Да, лучше не стоит задумываться. Французы… Чертовы неумехи французы умели воевать. Но их бы, может, и сломили, если бы не… Если бы не проклятые англичане и не менее проклятые американцы. Англичан много. Слишком много. Уве повидал и сипаев колониальных армий, и канадских пехотинцев, и австралийцев… Теперь, четыре года спустя, он мог совершенно спокойно сказать, что кайзер недооценил, с кем он связался. Ну и что, что там, далеко на востоке, войска Гинденбурга идут, почти не встречая сопротивления? Здесь, на западе, обе стороны вгрызлись в земле, укутались колючей проволокой и замерли в окопах как в оковах.
Светлая голова Людендорф… Уве восхищенно помотал головой и прислушался. Грохот пушек стихает. Значит — передышка. Передышка — это хорошо. Привычное уханье орудий сопровождает любую битву этой войны, если пушки молчат — значит, смерть пока утихла.
Людендорф рвется к Парижу. Это последняя возможность размазать лягушатников ровным слоем по северной Франции. А заодно и их запроливных дружков.
Уве помнил, как лихо они шли в начале войны… Теперь стало иначе. Сложнее. Пулеметы, колючая проволока, окопы… Уве повезло. Он мог поклясться, что этот англичанин, в окоп которого он свалился, новичок. Где новичку справиться с профессионалом? Уве злорадно оскалил зубы, созерцая валяющий неподалеку труп бывшего хозяина окопа. Аристократишка, явно… Да еще и офицер. Даже винтовки не было — сидел в окопе с пистолетиком. Что он здесь делал?
Ну да ерунда. Наступление приостановилось, значит нужно быстренько обустроиться в окопе, чтобы контрнаступление союзников не застало в чистом поле. Опыт, опыт… Только новичок в момент передышки падает на землю и стремиться отдохнуть. Отдыхать тоже надо так, чтобы было безопасно.
Пользуясь передышкой, Уве подсел к англичанину и быстро, но сноровисто обыскал его. Дело привычное. Документы он не тронул — пусть себе валяются. Даже следы от страшных ударов прикладом не могли скрыть тонких аристократических черт худого лица англичанина. Уве, повидавший в этой войне больше мертвецов, чем многие могут себе вообразить, совершенно потерял чувствительность и мертвого англичанина воспринимал как часть пейзажа, не больше. Это уже был не человек, а так, кусок плоти. Подхватив труп, Уве повалил его на край окопа, чтобы была дополнительная защита, вместо мешка с песком. Июль-месяц, труп завоняет через пару дней, а за это время, надо думать, Людендорф снова даст сигнал вперед. Хотя,— Уве покачал головой,— это вряд ли. Если остановились, значит наступление выдохлось. А, значит, вражьи сволочи перегруппируются и снова ударят… Главное, чтобы не повторился кошмар Соммы.
У англичанина была фляжка с виски и Уве, благословляя в душе этот дар судьбы, щедро приложился к ней, а потом уселся на дне окопа и снял шлем, подставив лоб ветру. Июль, жара… Жаркий июль, что ты делаешь с людьми?
Теперь, когда зловещее уханье немецких орудий стихло, Уве начал слышать и другие звуки. Он уже привык вслушиваться в тишину. Привык ждать подвоха. Бесшумных атак не бывает. Если чуть содрогается земля, значит где-то работают пушки, если слышен лязг металла — значит, идут танки… А пехота одна теперь и не наступает почти. Одна, на пулеметы — это смерть. Да и топот копыт уже давным-давно не слышен. Тоже поняли, что кавалерия — это прошлый век. Ох, как красиво летели на землю все эти расфуфыренные кирасиры и драгуны республиканцев! Как хорошо видны были красные республиканские штаны, радость любого стрелка — бери на прицел и стреляй. Теперь таких лопушков и нет почти. Француз теперь умный пошел. Ученый.
Было тихо. Значит, пока и правда можно отдохнуть, расслабить ноги, съесть несколько сухарей, да запить подарком безвестного английского офицерика.
Уве покачал головой. Не умеют англичане драться. Не умеют. Любят, но не умеют. Им бы за броней прятаться — своих дредноутов или танков, а так, один на один… Этот почти и не сопротивлялся, хотя живуч был на диво. Сколько его Уве лупил прикладом, а только когда брюхо пропорол — тут то и помер англичанин.
Летний вечер постепенно подходил к концу, Уве воспринял это с облегчением. 16 июля 1918 года. Еще один день прожит. А сколько еще предстоит пережить? Сколько раз ему еще удастся обманывать смерть?
Он устал.
Он прижался спиной к стене окопа и закрыл глаза. Четыре года… Четыре года жизни… Впрочем, грех жаловаться — ему-то еще повезло. А сколько же таких, как он, молодых и уверенных в том, что убить могут кого угодно, но только не его, остались лежать в окровавленной земле Северной Франции и снежных просторах России?
Вот Дитрих взахлеб рассказывал о том, как заживет после войны, а через секунду осколок французского снаряда снес ему полчерепа вместе с мечтами…
Николаус, умница и эрудит откуда-то из Гейдельберга или Гессена, а все же не сумел обмануть пулю в брюхо. Кто-то из проклятых англичан воспользовался дум-думом… И нет человека. Сутки мучился.
Как можно пройти через это и не измениться? Уве вздохнул… Война закончится. Рано или поздно. А как он сумеет вернуться к прежней жизни? Да полно, будет ли она, прежняя жизнь?
Ну да об этом пока рано судить — практический ум Уве отодвинул проблему на далекие рубежи сознания. Вечерело… В кустах робко пискнула какая-то птица. Да уж, воронье карканье, преследующее по пятам любую армию, стало привычным. А если птицы поют, значит, и правда передышка.
Птицы не умеют петь, когда свистят пули, грохочут орудия или лязгают танки.
Смерть отступила.
Уве задремал, подставив лицо последним лучам заходящего солнца. Он был здесь один (мертвый англичанин не в счет), а, значит, нужно использовать любую возможность для отдыха.
Снился ему Везер. Снился ему родной Нинбург. Северная Германия, Саксония. Страна, хотелось верить, не тронутая войной. Туда не дошли ни русские, ни французы. Саксония надежно укрыта штыками солдат кайзера. И не дойдут до родины никакие враги.
Везер мирно нес свои воды на север, к Бремену, в Северное Море.
Чистые и синие воды…
Но почему вдруг на чистой реке появилась баржа с надсадно хрипящим буксиром? Уве попытался было прогнать это наваждение, но буксир рычал все громче, и все громче и нахальнее пыхтел трубой.
Уве дернулся… И проснулся.
И сразу понял, что рык моторов и металлический лязг ему не приснились — где-то на востоке шли танки. А танки здесь могли быть только одни — английские.
Уве повел плечами, стряхивая ошметки сна. Было далеко заполночь, ясно сияли звезды на небе. Ну что, передышка окончена,— вздохнул про себя саксонец. Пора. Он поднял винтовку, на прикладе которой все еще было кроваво-темное пятно английской крови, и приготовился к встрече с врагом. Там, за спиной, должны быть пушки. Танки они снесут, а он, Уве, должен отстрелять пехоту. Ох, что бы он дал сейчас за пулемет! Но пулемета не было. Он приготовился положить винтовку на тело офицера, когда обратил внимание, что тело за прошедшее время сползло.
— Himmeldonnerwetter,— проворчал Уве, отставил винтовку и подхватил англичанина, чтобы поудобнее положить на бруствер. Труп был мягкий и слава богу — с окостеневшим трупом Уве бы точно справиться не удалось. Довольный, он подвинул англичанина еще и нагнулся за винтовкой. Но не успел он схватить верного друга, как некий шорох заставил его выпрямиться. И остолбенеть от ужаса. Только что аккуратно уложенный англичанин, сейчас вольготно лежал на краю окопа, подперев голову рукой. И смотрел на Уве.
Глаза его мягко светились в темноте. Англичанин улыбнулся. Одними губами. И ни тени улыбки не отразилось в его темных, как ночь, глазах.
— Guten Tag,— тихо сказал он.
Уве попытался крикнуть, но спазм, сдавивший горло, не позволил ему этого. Англичанин неторопливо потянулся и соскользнул в окоп.
— Deutschland, Deutschland ?ber alles. Ты заставил меня поволноваться,— словно ветер донес до Уве голос англичанина.— Я думал, ты покинешь этот окоп… Но судьба на моей стороне.
Англичанин снова улыбнулся и Уве почувствовал, как по его ноге течет что-то теплое. И, как ни странно, именно это привело его в чувство. Он судорожно вздохнул, наполняя легкие воздухом и открыл было рот, чтобы закричать, но англичанин стремительно метнулся вперед.
*
Тяжело грохочущий гусеницами «виккерс» с хвастливой надписью на борту «Stop us if you can!» оставлял за собой колею вырванной с корнем травы. Черный шрам на зеленых равнинах Северной Франции. Он уже почти миновал оставленные союзниками при отступлении окопы, когда из одного из них вынырнула темная фигура и замахала руками. Видимо, кто-то внутри разглядел форму, ибо с лязгом и грохотом «виккерс» остановился и из верхнего люка высунулась облаченная в кожу фигура в шлеме с характерной сеткой на лице. Из под сетки яростно топорщились усы.
— Вы кто такой, черт побери?— взревел танкист, глядя на стройного худощавого человека в грязной, но явно не германской форме.
— Капитан Мэсгрейв,— отрекомендовался офицер с безукоризненным произношением Олбени.— Разведка штаба армии.
— Сержант Хартсон,— отрекомендовался танкист, с которого разом слетела вся его грубость.— Как вас сюда занесло?
— Не успел отступить вместе со всеми,— равнодушно пожал плечами офицер.— Ничего. У вас есть вода?
— Да, сэр, вот, пожалуйста…
Офицер утолил жажду всего в несколько глотков, потом плеснул немного воды в ладони и смыл кровь с лица.
— Сержант,— снова взглянули на танкиста пронзительно-темные глаза, словно дырки в черепе,— мне нужно срочно доложить информацию в штаб.
— Да, сэр,— вздохнул Хартсон,— но у нас приказ…
— Отменяю,— отрезал разведчик и полез на броню.
— Сэр…— поразился Хартсон, разглядывая некогда безукоризненную форму, сейчас больше похожую на грязную тряпку.— Сэр, вы весь в крови… Вы не ранены?
— Что?— кажется, немного удивился разведчик, смерил себя взглядом, потом посмотрел на лежащий ничком в окопе труп немецкого солдата.— Это не моя, сержант.